Дмитрий Глуховский - Метро 2035
– За мной теперь!
Каждый взял по два цинка, впотьмах вступили с ними, как с детьми на руках, в полуобрушенный павильон; Летяга фонари включать запретил. По щербатому эскалатору стали опускаться, ночным видением ощупывая холодные контуры. И только снизу тепловые отблески полыхали красным на экране. Жар человеческих тел, которые землю изнутри пытались согреть.
И оттуда же, снизу – шло невнятное гудение; как стон улья. То снизу, а то словно и отовсюду сразу. Нельзя было осмотреться по сторонам – бежали по скользким ступеням цепочкой, страшно оступиться. Но из каких-то вентиляционных отверстий, что ли, или через тонкие стены – выло надсадно, ревело придушенно; вроде ветра в трубах, но в трубах запаянных; без надежды; и все громче было с каждым шагом вниз, и все жарче.
– Что это? – пропыхтел на бегу Леха.
– Красная Линия там. Что-то творится у них. Но нам туда не надо.
Остановились где-то.
– Теперь налево.
Побрели без теней вдоль стен; сполохами красными среди черноты. Утекающее через стенные щели тепло обозначало: где-то еще есть тут живое, греется, дышит паром. Но навстречу никого не было. Может, секретный проход какой-нибудь? С тыла к врагу заходят? Засада тут? Почему не слышно боя? Не начался? Они в самый канун успели? Сколько патронов. С таким количеством можно месяц оборону держать. Где только их остальные орденские ждут? Поэтому нельзя фонари зажигать – чтобы своих не обнаружить?
– Теперь шагом.
В темноту впереди выставили красные фишки: человеческие фигурки. Послышались голоса – наложенные поверх гама из вентиляции. Жило и переливалось тепло в трубах на потолке – вытяжка? – и в сливных решетках под ногами. Рядом совсем были, кажется, большие помещения, в которых топились печи, горел свет и перешептывались о чем-то люди, но Артема и остальных орденских держали в мраке.
– Стой.
Встали под решетчатой жаровней в стене. Впереди маячили несколько багровых. Один больше похожий на быка, чем на человека, и пламенеющий яростно, дотла, а двое размазанных, нечетких, будто у них кровь стылая.
Из жаровни сочился разговор. Слова клеились, срастались обкушенными краями, трубное эхо меняло тембры разных голосов на один – жестяной, и не понять было, кто тут говорит с кем, будто кто-то с железной воронкой в гортани читал монолог.
– Все здесь? Да, уже на месте. Сколько? Ровно, как договаривались. Двадцать штук. Если точно, двадцать тысяч четыреста. Надеюсь, это решит нашу проблему. Нашу общую проблему. Должно решить. Всегда решало. Значит, по рукам? Спасибо за гибкость. Что вы. И, конечно, хотелось бы избежать подобных эксцессов в будущем. Вы прекрасно знаете, что ситуация просто вышла из-под контроля. Это не наша вина. Инициатива снизу. Вопрос управляемости. Наши договоренности всегда в силе. Вы сделаете что-нибудь, чтобы восстановить баланс? Уже. Ну, и отдельно хотелось бы про эти слухи. Знаете, брат на брата. Злые языки говорят, могла быть утечка. Что вы, что вы. Это не в наших интересах. Мы держимся за наши отношения. Что же. Можно забирать? Да, мы дадим распоряжение. Спасибо, Максим Петрович. Вам спасибо, Алексей Феликсович.
– Сюда!
– Шагом вперед, – скомандовал Летяга. – К этим трем.
Алексей Феликсович, Феликсович, Феликсович. Спасибо, Алексей Феликсович. Есть, Алексей Феликсович. Принято. У Артема зачесалась рука, предплечье. Там корки уже были, вместо наколки.
– Так, вы, кротяры, сюда живей! – рыкнули им из темноты. – Сдавай металлолом!
Хриплый голос. Низкий, грудной.
Зажегся маленький фонарик. Стал скакать луч по низам, по зеленым ящикам, по трафаретным надписям, считая цинки.
– Раз. Два. Свободен, что стоишь? Циркулируем. Три, четыре. Все, сдал. Гуляй. Пять, шесть.
Очередь Артема подходила, уже колотилось сердце, первым узнав, уже голова раскалилась, а он все ждал своей очереди, чтобы изблизи, чтобы точно понять…
– Семь, восемь. Сюда ставь, сюда. Следующий. Девять, десять. Поставил – и гуляй.
Они сдавали кому-то эти патроны. Все двадцать цинков – они их сюда привезли не для того, чтобы орденские могли держать оборону. Все, что требовалось от них – доставить двадцать тысяч патронов и передать их кому-то. Вот и все задание.
– Одиннадцать, двенадцать.
Артем слышал: одиннадцать, двенадцать. Его уже очередь подходила. Одиннадцать. Это же кролики. Куда они побегут. Двенадцать. А сдохнешь снизу. Тринадцать, смирные кролики, четырнадцать.
Он положил свои две коробки на пол. Неверной рукой потыкался в карманы, в разгрузку. Вытащил. Промахнулся мимо кнопки.
– Следующий! Ты где там застрял?
Маленький фонарик вместо трафаретных букв залез Артему в глаза – так же, как револьверный ствол ему в ухо лез.
Тогда Артем поднял против него свой собственный фонарь – увесистый, длинный, в миллион свечей – и щелкнул выключателем.
В жестком миллионном луче видно было, что он усох, побледнел, сморщился, пока возвращался с того света – но вот он был тут, и стоял уверенно, широко расставив толстые ноги, одной пятерней хозяйски грабастая поднесенные ему зеленые цинки, а другой – закрывая себя от света. Отчаянно застреленный Артемом – и ничуть не убитый его сопляцкими пульками. В новой красноармейской форме, на заказ пошитой под его бычье туловище.
Глеб Иванович Свинолуп.
Глава 18
Служба
– Ты какого хера творишь?!
Летяга врезал по фонарю, жирный луч сделал сальто, хлестнул по лишним лицам, обнаружил стены, пол, потолок – все тут, оказывается, имелось. Какой-то коридор, какая-то дверь, какие-то люди. Люди жмурятся, матерятся. Двое во вспышке проявились подле друг друга: знакомые будто Артему. Один – брыластый, лысеющий и машинкой остриженный по серебристым вискам, в офицерском бушлате. Другой – остроносый, под глазами мешки, волосы темные уложены, откуда бы его Артем знал, как во сне встречались…
Пока фонарь в угол укатывался, Артем успел ухватить автомат, а наставить на Свинолупа не успел – вцепились и в руки, и в автомат, и разорвали в разные стороны; погас свет; в черноте навалились на два вроде бы знакомых красных силуэта разные незнакомые, прикрывая тех собой от пуль.
– Это красные! – захрипел Артем. – Пусти! Мы красным патроны привезли! Это красные!!!
– Тихо. Тихо-тихо…
– Это что за говно у вас развыступалось? А?!
Ладонь в беспалой кожаной перчатке – Летягина – заткнула его, на вкус как ружейное масло, соляра, порох и старая кровь. Артем вцепился в нее зубами, задергался, закричал забитым ртом непонятно что. Зря грыз – у Летяги нервов нет. Сорвали прибор со лба, ослепло ночное видение.
